Повелительница снов

Глава 38. ВАРЬКИНО РАБСТВО

Откуда он взялся этот Иванов? Теперь Варьке приходилось совсем туго. В ней появилась неуверенность, скованность в движениях и поступках. Теперь ей надо было соизмерять их не только с мнением двух призрачных азиатов, которое явно читалось на их высокомерных узкоглазых физиономиях, но и с тем пристальным оценивающим взглядом, что внимательно следил за ней с последней парты. Иванова звали Александр, но к нему иногда обращались и несколько глумливо - Шура. Варька так его бы назвать не могла, она слишком хорошо понимала, что скрывается за коренастой фигурой с непропорционально длинными руками. Когда мальчики хотели его обидеть, то именно эта кажущаяся непропорциональность его внешности была предметом насмешек. При всей приземистости облика Иванов был одним из самых высоких мальчиков в классе. И по тому, как именно его настороженно изучали редкими острыми взглядами два призрака, Варька догадывалась, что за угловатой внешностью скрывается опасный противник, настоящий воин с кошачьей грацией и неутомимостью в бою.

Казалось, эти два призрака только и пытались внушить ей: "Держись подальше от него! Спасайся! Не подходи к нему близко!" Но напрасно. К своей шестнадцатой весне Варя окончательно решила для себя, что Иванов и есть тот самый ее единственный человек. Да, из всех он один был ей по настоящему интересен. А чем именно он ей интересен, она старалась не задумываться. Хотя и к умозаключению об исключительной важности для нее этого юноши она пришла путем долгих логических выводов. Оставалось только полюбить его на всю оставшуюся жизнь, как водится, но именно это почему-то никак Варьке не удавалось. Она восхищалась его глубокими ответами на уроках, его высокомерным взглядом, его пренебрежительным отношением к классным мероприятиям, к мнению учителей и однокашников, но любить его только за это она не могла. И еще это тихое тоскливое чувство, которое шевелилось где-то у Варьки в глубине души... Оно останавливало ее, шептало, что никогда она не сможет повелевать Ивановым или быть хотя бы на равных, не будет она даже его вассалом, и только рабская доля уготована ей этой душой. Но, смущавший Варю, голос заглушался мощными толчками юной крови в висках. Нет, она не будет одинока! Не будет она больше одна! И пусть Варька даже не знала, как подступиться к этому самому Иванову, она твердо взяла курс на его покорение. Любить, так любить Иванова, а не Игоря, который каждую перемену прятался от девочек в туалете. К черту! Ей шестнадцать лет, и скоро весна! А весной она обязательно полетит, и у нее будет этот странный интересный друг!

* * *

Был теплый весенний вечер, Варя вышла из школы задумчивая. Она никак не могла взлететь. Может быть, она делает что-то не так? Или она неправильно выбрала палку, доверившись своему чутью? Вдруг кто-то, подошедший к ней сзади, взял портфель из ее рук. Она оглянулась и увидела Иванова, а поодаль остолбенело маячил весь их класс вместе с Мариной.

Они прыгали через лужи, мягко светило садившееся солнце, отражаясь в стеклах домов, и Варе впервые за много-много лет не было одиноко. Под звон капели и забавную болтовню началось Варино рабство.

Это была не тривиальная дружба и детская любовь, которой можно было бы с умилением посвятить оставшуюся часть повествования. Иванов сделал Варькину жизнь мучительно разнообразной. Когда Варя сидела, надувшись, он подходил и, ласково заглядывая ей в глаза, о чем-то заговаривал с ней, ждал ее после школы, но как только Варька воспаряла в уверенности особой значимости для него, он, к неописуемой радости ракушки - Марины, резко обрывал с ней знакомство.

И выражался при этом как-то странно: "Неужели ты сама не чувствуешь, что у нас с тобой никогда не может ничего быть?" Варя тоже чувствовала что-то подобное, поэтому твердо решала больше к нему не подходить и постараться быть гордой. Но на следующий день он, как ни в чем не бывало, опять был рядом. Он не давал ей сосредоточиться, обдумать что-то важное в отношении его. Опять начиналась эта петрушка - жестокий любовный поединок без всякой любви. Никакой определенности в их отношениях не наступало. Варя сама себя не понимала, но что-то помимо ее воли властно тянуло к нему. И еще он, в отличие от других, почему-то так хорошо ее понимал! Хотя каждую ее мысль он жестко анализировал и цинично высмеивал.

Бывая у нее в гостях, Иванов решительно отвергал ее попытки угостить его даже чаем. Варя откуда-то помнила, что все древние народы придерживались правила не делить трапезу с врагом. Но какой же она ему враг? Она так молода, свежа, хороша собой! Конечно, они просто обязаны любить друг друга, а иначе тогда зачем все это? Во всех книгах и кино это выглядело именно так, как у них: встретились, поняли друг друга, полюбили! Что поняли-то? Что же ей надо было понять? Иванов тянул ее времечко, а Варя все не могла расстаться с надеждой его покорить.

Как-то Иванов сидел у нее в комнате. Он уже по-свойски приходил к ней, не согласовывая время визитов, но Варя была рада ему. Он был неизменно интересен. В тот день ему попался на глаза зеленый плюшевый альбом, и он внимательно изучал Варины детские фотографии. Дойдя до натуры в никелированной кроватке, где она провела все младенчество, он с желчным сарказмом неожиданно обрушился на это простенькое фото.

- Ах, мы росли принцессами, у нас кроватки были с плюшевыми накидками! Оно и видно, что выросло!

Варька смеялась, но он был весьма серьезен.

- А я, милая барышня, кроватки не имел! Нас тогда отец бросил, поэтому я в это время спал в табуретке!

- Саша, именно поэтому нас мучают непреодолимые противоречия! Но если бы я знала, какое влияние на меня окажет младенческое пребывание в кроватке, то я бы лучше спала в табуретке!

С этих пор он, если она что-то не понимала или говорила, по его мнению, не то, он сразу же попрекал ее этой пресловутой кроваткой. Они часто ругались, и Варя насмешливо звала его "табуреточником", а он ее - "принцессой на панцирной сетке".

Однажды они сидели, как обычно, у нее в комнате. Сумерки сгустились, и у Варьки необыкновенно зажглись ее зеленые глаза. Саша вдруг схватил ее и стал грубо целовать прямо в рот. Конечно, Варя давно мечтала об этом моменте, ждала его. Из разговоров с девочками она знала, что эта гадость и означает окончательную победу. Но происходившее с ней было просто омерзительно. Все внутри нее умерло, окаменело, она хотела только одного, чтобы Иванов скорее ушел. Ей было плохо и на следующий день, поэтому она даже не расстроилась, когда Иванов вдруг опять перестал с ней здороваться.

Их совместные хождения по мукам стали известны всему классу. Неунывающая Марина громко хохотала над тем, что наконец-то Варвара нашла такого же дурака, перед которым ей и юбчонку-то задирать бесполезно - он смотреть не хочет! Действительно, Саша и Варя были с ярко выраженными отклонениями, и роман их был с ярко выраженным приветом.

* * *

- Саша, я красивая?

- Да, так себе...

- Так что же ты опять пришел, целуешь меня?

- У тебя на лице написано, что ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал. Мне просто очень жаль тебя и очень скучно.

- Значит, это просто жалость и желание развеяться... Странно, ведь я тебя тоже целую из жалости, я себя понять не могу! И тебе совсем-совсем это неприятно?

- Мне все равно.

- Ты либо лжешь, либо хочешь сделать мне больно. Можешь радоваться, ты причинил мне боль.

- А ты бы хотела сама причинить боль мне? Со мной у тебя этот номер не пройдет! Тебе меня на крючок не подцепить! Не разжалобить!

- Послушай, почему ты можешь быть добрым со всеми, только не со мной? Что же ты все ходишь ко мне?

- Хорошо, завтра я пойду к Марине.

- Иди куда хочешь...

- А ты забавная!

- Нет, милый, я не только забавная, я еще красивая, чувственная! И я все в тебе слышу! Ты просто трус! Как же ты боишься боли, которую я могу тебе причинить! Какая-то в тебе любовь-то странная... И любить хочешь, и мучить!

- А тебе - нет? Ну, признайся, ведь это ты хотела бы сейчас меня терзать. Ты бы меня в мелкий шашлык изрубила, если бы я только выказал перед тобой слабость!

- Нет, я бы, наверно, обрадовалась, потом тоже сильно полюбила тебя. Я в этом уверена, я полгода внушаю себе к тебе любовь, изо всех сил стараюсь полюбить!

- Врешь! Ты с первого дня следишь за мной! Ты еще тогда влюбилась в меня, как кошка! А теперь ты за мной бегаешь, ждешь у школы, напрашиваешься на эти дурацкие проводы. Если бы ты знала, как ты надоела мне!

- Что-о? Ты ведь... ведь сам сегодня пришел ко мне... Я тебя не звала... Я не хотела... Уходи-и...

- Ах, эти вечные твои слезы! То она смеется, то плачет... Не плачь, пожалуйста, ну, не реви... Я не хотел, Варя, не надо... Ну, успокойся, вот платок, вытри слезы, давай, поговорим о чем-нибудь другом, что тебя на любовь-то все тянет?

- Я же не старуха еще, Саша! Сам меня целует, вот меня и тянет на любовь... Не надо, пусти. Сначала он обижает, а потом, как маленькую, по головке гладит!

- Нет, ты не старуха... Варя... Ты очень даже не старуха. Знаешь, в тот день, когда я подошел к тебе... Мне в тот день Столбов сказал, что, наверно, решится ходить за тобой. Разве за старухой он бы решил ходить?

- И ты пошел, мой портфель выхватил, чтобы Столбику помешать? Как было бы славно, если бы сейчас я сидела с милым простым Столбиком! Ой, мне больно, волосы... волосы отпусти!

* * *

- Ты сегодня такую глупость сказала на литературе...

- Какую?

- Ну, когда мы разбирали партийность в литературе и значимость исторического подхода, ты вдруг брякнула, что эти ужасные исторические картины выгодны партии только в том, что все начитаются, например, о крепостном праве и жить без парткомов не захотят. Как ты выразилась, "забоятся"!

- Что думала, то и сказала! Сам-то даже меня боишься, любовной боли струсил! Все вы трусы! Вы только другим не боитесь больно делать! А я не боюсь говорить, что думаю! И никакой мне партком для этого не нужен!

- Вот, именно! Я все не могу понять, что у тебя за котелок на плечах, что такие мыслишки варит?

- Какой есть.

- Да, уж! А помнишь, как ты весь класс насмешила со своими "ка градусов"? Не знать в твоем возрасте, что эта приставка обозначает не "ка градусов", а "такой-то и компания", вообще смешно!

- Неужели вам больше не над чем смеяться в жизни? Ведь вокруг столько смешного, но вы боитесь на это глаза поднять! Да, я этого не знала! Я ведь живу сама по себе, только книжки читаю, я уверена, что и родители мои этого не знают. Мне и говорить-то не с кем было до тебя, вот глупости и получаются, когда я рот раскрываю.

- Ну, наконец-то ты со мной согласилась! Причем, как ты точно заметила, у тебя всегда получается глупость, как только ты раскрываешь рот! Надеюсь, ты теперь понимаешь, что я никак не могу тебя любить? Пробовал - не получается! Никакой логики, мысли, только дикие чувства, которые ты и высказать-то не можешь. Смешно, мой старший брат назвал тебя - "изящная брюнетка"!

- Действительно, это все просто смешно...

- Вот и поговори с тобой, давай хоть целоваться станем. Ну, не злись, я весь день хотел тебя поцеловать, мне просто бывает неприятно, когда все над тобой смеются... Ты так легко подставляешься! А мне это неприятно.

- А мне все равно. Хотя, наверно, если бы я была мужчиной, то постаралась бы защитить девушку, которую мне захотелось бы поцеловать. Я бы не позволила, чтобы кто-то смеялся над ней при мне. Да, я бы ее защитила!

- Мне противно, когда ты говоришь, что хотела бы быть мужчиной! Ты бы была тряпкой, а не мужчиной! Защитить! Чтобы и надо мной все смеялись? Уж такого ты от меня не проси. Мне слишком дорого далось мое место, чтобы вставать вровень с тобой. Нет, я ничего такого не имел в виду, не плачь... Иногда все обстоятельства против тебя, и иногда ты не властен...

- Ты будто оправдываешься передо мной, Саша? Успокойся, я знаю, что никогда ты мне не будешь ни защитой, ни опорой. Почему-то я очень хорошо это знаю, поэтому между нами ничего и не может быть, это ты верно подметил. Столбик, он хоть и гораздо слабее тебя, но когда-то он хотя бы попытается, если, конечно, решится... Не смейся! Ведь ты гораздо сильнее любого Столбика, но ведь и ты, даже любя сильнее в тысячу раз...

- Замолчи! Ракушка права - ты дура!

- Значит, горячо... Значит, я попала почти в точку!

- Прекрати! Отстань, я ничего не хочу слушать, я ухожу домой, закрой дверь. Подожди, дай я тебя поцелую...

- Нет, с меня на сегодня хватит, иди-ка ты домой, Саша. Мне уроки надо учить, а после тебя только выть хочется.

* * *

Это было рабство. Выгнав Иванова, Варя на следующий день торопливо собирала учебники, чтобы пойти с ним домой, а он садистски оттягивал свой выход из школы. Но как только она переставала следовать за ним, он являлся к ней домой со странными поцелуями, от которых веяло смертью, но и без них Варя уже не могла. Конечно, она показала ему свои стихи. Безнадежно проиграв, она цеплялась за любую соломинку, чтобы понравиться ему, чтобы на миг испытать хотя бы иллюзию победы. И, конечно, он язвительно посмеялся над Варькиными стихами. А она все равно показывала ему их. Но, после того как он назвал одно из ее стихотворений "мистической чушью", она навсегда перестала записывать рифмованные строчки. Правда, он долго раздумывал над последним ее стихотворением с закрытыми глазами, тер виски, Варя уже стала надеяться, что он скажет что-то идущее от сердца, от души, но он отбросил ее тетрадку, и она больше никогда к ней не прикасалась.

Сквозь туман и мерцанье огня
В этот мир я с надеждой стремлюсь,
Может кто-то и вспомнит меня,
Если только я здесь появлюсь?

Без меня там промчались века,
Но не стану я прежним, доколь,
Не увижу опять облака,
А душа не почувствует боль.

Я развею давнишнюю грусть
И прижмусь к мягкой морде коня,
Я вернусь, я, конечно, вернусь,
Вспоминали ль вы, люди, меня?

* * *

- Варь, я тебя хотел спросить, с чего это ты так здорово в вычислительной технике стала разбираться? У тебя книжка какая-то появилась? Дай почитать.

- Если бы я такую книжку имела, я бы шесть двоек не получила. Где я только книжки не искала... Во сне я все решения увидела.

- Так... Вровень с великими, значит? Врешь!

- Не веришь? Да я уже с высотки кидаться задумала, и тут - бац! Приснилось! Там принцип один на все задачки, как одну решил, так остальные - семечки!

- Это я уже понял. А ты и тригонометрию во сне видишь? Ты все уроки во сне выполняешь? Или еще чем-нибудь занимаешься там? Про любовь и дружбу сны смотришь?

- Нет... Хотя лучше бы про любовь. Вот хорошо, Саша, что ты сам об этом заговорил. Я, как тебя увидела, то поняла, что очень давно тебя знаю. А знать-то раньше я тебя не могла, ты ведь в девятой школе учился? Вот, я вообще никого из девятой школы не знаю. Думала, думала, а потом догадалась, что я тебя во сне видела давно!

- Варь, тебя в пионерах учили, что врать - не есть хорошо?

- Саш, меня это так терзало! Весь восьмой класс! А потом я вспомнила, что два лета назад я видела странный сон, когда была у бабушки на хуторе. Не то, чтобы я видела именно тебя, но там было такое очень неприятное и страшное место... Ты там был! Это ты! Я тебя узнала!

- Слушай, а как ты в математический класс попала?

- Да у нашей завучихи протек унитаз, я же тебе рассказывала.

- Я не об этом. Мне почему-то неприятен этот разговор, словно ты меня пытаешься обвинить в чем-то, а в чем конкретно - не понимаю. Но вот давай все-таки разберем ситуацию логически, мы ведь, Варь, с тобой математики, хоть и санитарно-технические... Ты утверждаешь, что какое-то неприятное место в твоем сне касалось меня, но меня самого ты во сне не видела, так? А до этого сна ты вообще никогда меня не видела, так? Элементарная логика-то должна быть, а? Как ты условия задач-то записываешь?

- Что ты кричишь на меня? Я видела сон, там сидел такой парень лет шестнадцати в подземелье и последнее письмо кому-то писал палочкой на досочке. Мне было очень страшно, но так хотелось узнать что к чему. А как тебя увидела, так поняла, что ты это все знаешь, и можешь мне рассказать. Но мне тоже неприятно почему-то об этом говорить с тобой, хотя я ни в чем тебя не обвиняю.

- А больше ты ничего нее видела? Нет? Тогда и ответ - нет! Ничем не могу помочь, извините, барышня. Единственное, что могу посоветовать - лечение током, два пальца в розетку - и бац!

- Какой еще рецептик пропишете, товарищ врач? Может мне для полного выздоровления еще и яду принять? Змеиного, например.

- Змея подколодная!

- А что это мы так заволновались-то? Что это мы по комнате забегали? Был ты там! Был! Если бы не был, то у тебя бы нос не побледнел.

- Тебя действительно математике и вообще всем наукам, в основе которых лежит здравый смысл, только за унитаз и можно взяться учить.

- А теперь, дружок, целоваться будешь с унитазом! Чтобы духу твоего здесь не было!

Они в очередной раз поссорились навсегда. Но, как только Иванов ушел, Варе стало так жалко его, себя... всех! Поэтому на следующий день она опять ждала его после уроков, твердо решив, не заикаться больше в разговорах с ним ни о змеином яде, ни о снах. Но почему-то больше ни о чем разговаривать с ним не хотелось. Странно, после последнего разговора ее сердце умирало от жалости к нему, но только пока его не было рядом, а как только он приближался к ней, его сковывало холодом отчуждения.

* * *

Перед самыми летними каникулами в девятом классе Варя попросила Сашу, к сдержанной радости двух ее воинов, никогда больше не приходить к ней. Она чувствовала, что подошла очень близко к разгадке их отношений, своей привязанности к нему, что за всем этим стоит что-то очень плохое, гораздо более страшное, чем неразделенная любовь. Ведь в лучшем случае, все разгадки приносят пустоту, а в худшем - боль и разочарование.

39. Наследники